Том 4. За коммунизм - Страница 28

6 июня.

Целых полгода прошло с тех пор, как последний раз писал я в своем дневнике. Ух, как много! Даже не верится. Мы уже сменили два фронта. Какое богатейшее и интереснейшее содержание у этого минувшего полугодия! Только некогда писать, а то можно бы выпустить целые томы… Сообщаю человечеству одну чрезвычайно важную новость: я женился. Сам по себе факт женитьбы, разумеется, мелочь, но для меня он имеет характер большого и значительного события. Распространяться об интимной и личной стороне этого факта здесь не место. И я беру его лишь в кругу общественных событий. Жена моя — дочь буржуазных родителей — полна до сих пор буржуазных предрассудков, частенько сажает меня в галошу своим нелепым поведением, злоупотребляя моим доверием и высоким общественным положением… Я все это вижу, стараюсь ей внушить, что и как нужно делать, стараюсь ее перевоспитать и даже верю, что перевоспитать ее можно. Но удачи пока нет.

Главная моя ошибка заключается в том, что я не отодрал ее своевременно от старой среды, не изолировал и не приблизил к нам. Она осталась прежнею и в прежней среде. А результат? А результат вот какой. Недели две-три назад в нашей коммунистической ячейке был поставлен вопрос о «гниении отдельных коммунистов». В доказательство, не указывая личностей, выставлялись следующие факты:

1) Сходясь чуть не церковным браком с буржуазными девушками, некоторые коммунисты сближаются вместе с тем и с буржуазным обществом.

2) Трутся по театрам с буржуазией, устраивают специальные вечера наподобие буржуазных «салонных» вечеров, где занимаются и развлекаются легкомысленными буржуазными пустяками.

3) Поселяются в буржуазных домах, выдают буржуям охранные грамоты, аршинные мандаты и т. п., всячески вступаясь за них и защищая их интересы. Раскатывают на автомобилях и рысаках буржуазных девчонок, устраивают им протекцию и т. д.

4) Красноармейцы N-й ячейки, говорится в заключение, возмущаются подобными поступками отдельных коммунистов и предупреждают, что в дальнейшем будут их выбрасывать без права обратного вступления в партию.

Когда я читал это место резолюции, краска стыда, самого жгучего и позорного, залила мое лицо. Я понял, что здесь говорят и про меня, я, как в зеркале, увидел здесь свои грехи последних месяцев. О, конечно! Я мимо ушей не пропущу этих зловещих предостережений, я съежусь, сокращусь и живо наверстаю любовь моих товарищей. Но они не знают у меня еще одного греха, про него даже стыдно писать в дневнике, боюсь, как бы не поняли когда-либо, хотя бы после моей смерти, не поняли бы превратно этой моей странности и слабости.

Я люблю в весеннюю тихую «Христову» ночь сходить в храм. Я марксист одиннадцать лет. Я прошел и ссылку и тюрьму. Ни бога, ни чорта, конечно, не признаю и к религии— язве человечества — подхожу научно, по-марксистски и сознательно. Так что заподозрить в чем-либо меня уж, конечно, нельзя. Но, вот представьте себе, как только зазвонят в пасхальную ночь колокола, я весь переполняюсь каким-то странно-благоговейным настроением. Особенно, помню, в Сибири, в глухом селе, где отбывал я последнюю ссылку. Меня увлекает эта торжественность, красочность, огнистость… Над широкими тающими полями несется колокольный звон, во тьме и там и здесь смутными тенями мелькают человеческие фигуры. Свежесть, красота, непосредственность— ют что здесь хорошо. И я иду сам, иду с крестьянами, вхожу вместе с ними в храм и стою, слушаю там церковное пенье. Оно глупо, бессмысленно и для них оно страшно вредно, но мне самому приятно слушать его бесхитростные переливы. О, как было бы хорошо, думал я тогда, если бы все вот эти молящиеся, так же, как я, относились к торжественной ночи и принимали только ее художественную, бытовую красоту, как принимаем и понимаем мы, например, красоту народных гуляний, хороводов, посиделок… Тогда можно было бы оставить и колокольный звон и торжественные ночи. Но ведь для этого сознательно и твердо нужно послать бога к чорту, а чорта к богу — пускай ищут друг друга, благо им делать-то нечего! В этом-то вот и вся загвоздка! Когда я размышляю над этим вопросом, я вижу и верю, что через несколько поколений религиозная язва излечится окончательно, и излечит ее Союз коммунистической молодежи, руководимый нашей партией. Религия уйдет и пропадет, но красота бытовых картин останется как историческое наследие. Вот эту художественную красоту я принимаю уже теперь, но я никому-никому про нее не говорю, я боюсь быть непонятым, я робею, я не хочу, чтобы на мое имя легла хотя бы легкая тень какого-либо подозренья. А впрочем, один ли я таков? Ну-ка, пройдемтесь со мной в пасхальную ночь по квартирам коммунистов — не найдем ли мы у каждого из них и сырной пасхи и сдобного кулича? Ха-ха-ха! Ядовито? То и дело-то… Уж лучше меня не троньте!

10 июня.

Сегодня утром взял я в руки центральную газету и был совершенно ошеломлен тем, что увидел там на третьей странице: про меня, про меня, чорт возьми! Там рассказывается про один из боев, который вели мы на небольшой речонке Торе пять-шесть недель тому назад. Пишет один из моих «верных и преданных военспецов», ездивший тогда со мною в дивизию и, в сущности говоря, отлично знающий, что ничего особенного я тогда не сделал. Он расписывает про какой-то налет, про атаку, про мою контузию головы и правого бока… Тьфу ты, какая дичь! Хватит же фантазии у человека! Ну, что же вы прикажете мне теперь делать? Может быть, послать в газету опровержение? Ну да, извольте-ка выкусить кукиш! Не настолько уж я глуп, как вам это кажется. Писал не я, а мало ли кто и что может сбрехнуть. «На каждый роток не накинешь платок» — говорит наша пословица. Рассказ — рассказом, а теперь вы послушайте, как было на деле.